|
Елена Семёнова * ФАТАЛИСТ Генерал Л.Г. Корнилов
Глава 5.
Теперь в России есть только две партии: партия развала и партия порядка. У партии развала – вождь Александр Керенский. Вождём же партии порядка должен был быть генерал Корнилов. Не суждено было, чтобы партия порядка получила своего вождя. Партия развала в этом постаралась. И.А. Ильин
В нём было величайшее напряжение героической воли, героизмом заряжавшее всё окружающее. Корнилов не был пассивным исполнителем ни отдельных приказов, ни какого-нибудь целого долга или цельного призвания. Он был деятельный герой, сам ставивший себе задачи, своим волевым напряжением их творивший и осуществлявший и этим напряжением зажигавший других. Железный исполнитель долга и деятельный герой-творец в одном лице, живое воплощение героической воли и её магнетизма – таков Лавр Георгиевич Корнилов П.Б. Струве
В начале декабря у станции Конотоп остановился вагон, в котором везли двух отставших от полка и пойманных текинских офицеров. Один из них в сопровождении караула отправился в буфет за провизией. На перроне стоял хромой старик в стоптанных валенках и старой заношенной одежде. - Здорово, товарищ! – окликнул он текинца. – А Гришин с вами? - Здравия… - начал было обомлевший офицер, но вовремя спохватился: - Здравствуйте, да… Старик кивнул и скрылся в темноте. - Послушайте, да ведь это генерал Корнилов! – воскликнул один из конвоиров. Текинец деланно рассмеялся, пытаясь скрыть волнение: - Что вы! Как так Корнилов? Просто знакомый один… Прошло три месяца с момента отставки Корнилова и ареста его и сочувствующих ему военачальников. Большую часть этого времени бывший главковерх провёл в заключении в маленьком городке Быхов, куда был перевезён из Могилёва, пребывание в котором сделалось небезопасным из-за угрозы расправы солдатских масс над узниками. Семья Корнилова по его настоянию покинула город, и заключение с ним разделяли лишь его соратники, среди которых были генералы Лукомский, Романовский, Эльснер, Эрдели и др. Вскоре в Быхов прибыла и «Бердичевская группа» - генералы Деникин, Марков и Орлов. Антон Иванович тотчас явился к Корнилову, который обнял его и спросил: - Очень сердитесь на меня за то, что я вас так подвёл? - Полноте, Лавр Георгиевич, в таком деле личные невзгоды не причём. Условия жизни Быховских узников были достаточно удовлетворительны. Они имели хороший стол, книги, возможность гулять по саду и беспрепятственно видеться с приходившими навещать их родными и даже посторонними. Жили по два человека в помещении, лишь Корнилов имел отдельную комнату, которую покидал довольно редко из-за сильных болей, вызванных разыгравшимся ревматизмом. Иногда, впрочем, и он спускался в сад, беседовал с другими генералами, присутствовал на вечерах, на которых присутствующие делились воспоминаниями, читали стихи, обсуждали сложившееся положение. Однажды и сам Корнилов, будучи в добром настроении, рассказывал подробно о своём бегстве из плена. Каждое утро адъютант Хаджиев привозил генералу свежие газеты. Корнилов просматривал их, болезненно нервно реагируя на сообщения о своём «деле». - Я понимаю, что лбом стены не прошибёшь, но зачем они так стараются… - говорил он. Будущее узников оставалось темно. Обвинения, которые были предъявлены им, грозили бессрочной каторгой или смертной казнью. Керенский потребовал от Алексеева провести чистку Ставки от контрреволюционных элементов, после чего Михаил Васильевич подал в отставку. На его место был назначен генерал Н.Н. Духонин. Он питал симпатии к Корнилову, а потому узники могли рассчитывать на его помощь при неблагоприятном развитии ситуации. Духонин никогда бы не допустил реализации требований переведённого в Ставку большевистского генерала Бонч-Бруевича о немедленном удалении текинцев из охраны арестованных и переводе быховцев в могилёвскую тюрьму. Любопытно, что в дни революции 1905-го года этот же генерал напечатал ряд статей, в которых призывал к бессудному истреблению мятежных элементов. Сборник этих статей Быховские узники послали могилёвскому Совету с надписью: «Дорогому могилёвскому совету от преданного автора». Между тем, сохранялась угроза бессудной расправы. Наружную охрану Быховской тюрьмы несли георгиевцы, подверженные влиянию советов. Однако их уравновешивала внутренняя охрана, состоявшая из верных Корнилову текинцев. Последние на ломаном языке часто говорили георгиевцам: - Вы – керенские, мы – корниловские; резать будем. Временное правительство, одержав «победу» над Корниловым, продержалось два месяца. В конце октября оно было сметено большевиками, о чём в тот же день узнали в Быхове. Положение узников становилось критическим, но давно задуманные побег всё ещё откладывался. Требовались чистые бланки постановлений об освобождении. В начале ноября в Быхов прибывает Н.П. Украинцев с необходимыми бланками. Здесь он встречается с Корниловым и спрашивает его, когда и куда генералы сбираются бежать. Лавр Георгиевич отвечает, что уйдёт с текинцами на Дон. Украинцев вспоминал: «Я чувствовал, что решение в такой мере созрело в душе его, что не он им, а оно им владеет. И было оно настолько высокого морального порядка, что внушило мне впервые безоговорочное почтение к этому удивительному человеку с удивительной судьбой». А.И. Деникин писал о тех днях: «Генерал Корнилов, истомлённый вынужденным бездействием, рвался на свободу. Его поддерживали некоторые молодые офицеры. Но генералы были против: ничего определённого о формировании нового правительства не известно; нам нельзя уклоняться от ответственности; сохранилась ещё законная и нами признаваемая военная власть в лице Верховного главнокомандующего, генерала Духонина; а эта власть говорит, что наш побег вызовет падение фронта…» Антон Иванович, поддержанный рядом генералов, обратился к Корнилову: - Лавр Георгиевич! Вы знаете наш взгляд, что без крайней необходимости нам уходить отсюда нельзя. Вы решили иначе. Ваше приказание мы исполним беспрекословно, но просим предупредить по крайней мере дня за два. - Хорошо, Антон Иванович, повременим, - ответил Корнилов. Однако временить пришлось недолго. 18-го ноября становится известно, что в Ставку направляется назначенный большевиками главковерх прапорщик Крыленко с матросами. Духонин подписывает распоряжение об освобождении быховцев и передаёт его Хаджиеву: - Передайте, Хан, Верховному мой искренний привет и пожелание ему счастливого пути. Торопитесь! Утром 19-го к Корнилову является полковник генштаба Кусонский. - Через 4 часа Крыленко приедет в Могилёв, который будет сдан Ставкой без боя, - докладывает он. – Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключённым необходимо тотчас же покинуть Быхов. Корнилов отдаёт распоряжение коменданту, подполковнику Текинского полка Эргардту: - Немедленно освободите генералов. Текинцам изготовиться к выступлению к 12 часам ночи. Я иду с полком. Текинский полк был поднят по тревоге. Корнилов, одетый в обычную форму, покинул тюрьму, вскочил на лошадь, и эскадроны тронулись в путь. Остальные генералы покидали Быхов иными путями. Идти вместе значило бы подвергаться слишком большому риску. Быхов опустел. Опустела и Ставка, и лишь последний Верховный главнокомандующий генерал Духонин обречённо ожидал конца. Даже ударные батальоны он распустил, сказав: - Я не хочу братоубийственной войны. Тысячи ваших жизней будут нужны Родине. Настоящего мира большевики России не дадут… Я имел тысячи возможностей скрыться, но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а, может быть, меня даже расстреляют. Но это смерть солдатская. Но смерть генерала Духонина оказалась страшнее. На другой день озверевшие матросы поднимут его на штыки, сорвут погоны и долго будут глумиться над телом… Между тем, холодными ночами не привыкшие к морозам текинцы продирались сквозь атмосферу вражды, окутавшую их путь. «Чем дальше мы ехали, тем больше встречали недружелюбия со стороны жителей деревень, через которые приходилось проезжать. Все жители шарахались от нас, не желая давать ничего, даже за деньги. Как только мы выезжали из какой-нибудь деревни, так из неё сразу же передавали в другие деревни о том, что едет шайка Корнилова, которой не надо ничего давать, а всячески ей препятствовать во всём…» - вспоминал корнет Хаджиев. В одну из ночей текинцы подверглись обстрелу со стороны красных. Пушки ударили в упор. В панике полк бросился врассыпную. Когда удалось собрать спасшихся, то выяснилось, что из 400 всадников осталось лишь 150. Потрясённые текинцы пали духом, начались разговоры о необходимости сдачи большевикам. Офицеры донесли об этих настроениях Лавру Георгиевичу. - Господа, - сказал генерал, - быть может, будет лучше, если я пойду и сам сдамся большевикам. Я не хочу, чтобы вы погибли из-за меня. Сняв простой крестьянский полушубок, Корнилов надел генеральское пальто, вскочил на коня и обратился к текинцам с речью: - По приказу генерала Духонина ваш полк должен сопровождать меня на Дон. Я, генерал Корнилов, не хочу верить в то, что текинцы собираются предать меня. Я даю вам пять минут на размышление, после чего, если вы всё-таки решите сдаваться, вы расстреляйте сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам. После этих слов вперёд выехал ротмистр Натансон и, приподнявшись на стременах, закричал: - Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала! Не будет этого! Не будет! - Не будет! – подхватила толпа. - По коням! – скомандовал Натансон. Тем не менее, продолжать путь, как было намечено, стало невозможно. В итоге полк разделился, а Корнилов решил ехать дальше один. Раздобыв подложные документы на имя румынского беженца и одевшись в простую поношенную одежду, генерал к 6-му декабря благополучно добрался до Новочеркасска. Лишь 40 текинцев смогли добраться до Дона, и только семеро из них вступили в ряды Добровольцев, составив личный конвой Корнилова. В Новочеркасске прибывший туда после своей отставки генерал Алексеев приступил к созданию Добровольческой армии. В эту пору крайне малочисленная, она состояла целиком из офицеров, юнкеров, вчерашних студентов. Корнилова это раздражало. - Ну, да это всё офицеры, а где ж солдаты? – сердился он. – Солдат мне дайте – офицер хорош на своём месте – солдат мне дайте! Натянутые отношения двух генералов не замедлили проявиться при их встрече в Новочеркасске. По свидетельству очевидца, они разошлись темнее тучи. В дальнейшем они избегали личных встреч и, даже заседая в одном доме в разных кабинетах, в случае необходимости, сносились друг с другом путём писем, передаваемых адъютантами. Такой раскол внутри едва нарождавшегося дела, конечно, не сулил ничего хорошего. Корнилов вскоре начал жалеть, что решил идти именно на Дон, а не на Кавказ или в Сибирь. - Сибирь я знаю, в Сибирь я верю; я убеждён, что там можно поставить дело широко. Здесь же с делом легко справится и один генерал Алексеев. Я убеждён, что долго здесь оставаться буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начинать работу возможно скорей, чтобы не упустить время, - говорил он. Положение немного улучшило прибытие на Дон корниловцев. Октябрьский переворот застал их в Киеве, где Петлюра предложил им остаться для охраны города. Генерал Деникин писал: «С большим трудом выведя полк из Киева, Неженцев послал отчаянную телеграмму в Ставку, прося спасти полк от истребления и отпустить его на Дон, на что получено было согласие донского правительства. Ставка, боясь навлечь на себя подозрения, категорически отказала…» Только 18 ноября разрешение было получено, но все пути уже заняли большевики. «Тогда полк решается на последнее средство: эшелон с имуществом под небольшой охраной с фальшивым удостоверением о принадлежности его к одной из кавказских частей отправляется самостоятельно, полк распускается, а по начальству доносят, что весь наличный состав разбежался…» К первому января после долгих мытарств в Новочеркасске собираются 50 офицеров и 500 солдат Корниловского полка. Между тем, распря двух генералов нуждалась в разрешении. Деникин вспоминал: «Корнилов требовал полной власти над армией, не считая возможным иначе управлять ею и заявив, что в противном случае он оставит Дон и переедет в Сибирь; Алексееву, по-видимому, было трудно отказаться от прямого участия в деле, созданном его руками». Наконец, решено было образовать триумвират, в котором генерал Каледин будет руководить Донской областью, генерал Алексеев займётся гражданским управлением, внешними сношениями и финансами, а Корнилов возглавит армию. В это время к Лавру Георгиевичу приезжает семья. Его дочь, Наталья отказалась уехать с мужем, морским офицером Маркиным, предпочтя остаться с отцом. Наталья Корнилова работала в военном госпитале бок о бок с дочерью Алексеева Верой и молодой женой Деникина Ксенией. Позже, в эмиграции, она выйдет замуж за бывшего адъютанта генерала Алексеева А.Г. Шапрона дю Ларре. Так зарождалась Добровольческая армия. Деникин писал: «…история отметит тот важный для познания русской народной души факт, как на почве кровавых извращений революции, обывательской тины и интеллигентского маразма могло вырасти такое положительное явление, как добровольчество, при всех его теневых сторонах сохранившее героический образ и национальную идею. Добровольцы были чужды политики, верны идее спасения страны, храбры в боях и преданы Корнилову. Впереди их ждало увечье, скитание, многих – смерть; победа представлялась тогда в далёком будущем…» Добровольцы были одиночками. Не имея жалованья, достаточного обмундирования и оружия, они отстаивали свои идеалы единственным, что имели: своей жизнью. Попадая в руки большевиков, они подвергались перед смертью нечеловеческим мучениям, изуродованные тела находили потом их товарищи. Зная зверства большевиков, раненые Добровольцы кончали жизнь самоубийством, чтобы не попасть в их руки. При всём этом Корнилов приказывал ставить караулы к захваченным большевистским лазаретам, дабы оградить раненых красных от мести Добровольцев, чьи друзья и родственники приняли мученическую смерть от большевиков. «Милосердие к раненым – вот всё, что мог внушать он в ту грозную пору…» - писал Деникин. Не встречали Добровольцы поддержки и среди населения. Ростов, куда переехал из Новочеркасска штаб армии, утопал в роскоши, кутил по ресторанам, но с трудом жертвовал гроши на Белое дело. Опасаясь мести большевиков, настаивали на уходе с Дона корниловцев и казаки. Этот факт привёл к самоубийству донского атамана генерала Каледина. На Дон стекались многочисленные общественные деятели, оставшиеся не у дел. Все они искали встречи с Корниловым. П.Б. Струве вспоминал: «Незабвенны для меня минуты, когда я проходил в Ростове в кабинет Л. Г. и когда я ощущал, что стоявшие на страже у его дверей текинцы, простые воины и недавние кочевники, как-то объединяются со мной, «штатским» и «интеллигентом», в почитании этого русского генерала с восточными чертами, невзрачного и в то же время такого обаятельного». В конце января Корнилов отправил семью во Владикавказ. О состоянии Главнокомандующего в то время свидетельствует глава интендантской службы Н.Н. Богданов: «Генерал Корнилов всё время очень нервничал. Он то проявлял кипучую деятельность и входил во все дела, то бросал дело и относился безучастно». В начале 1918-го года красные стала подступать к Ростову. 8-го февраля Корнилов подписывает приказ об оставлении города. Начинается последний этап жизни Лавра Георгиевича, знаменитый 1-й Кубанский поход, получивший название «Ледяного». Ещё 2-го января, собрав офицеров, Корнилов обратился к ним с речью: - Здравствуйте, господа! Дай Бог, чтобы этот новый год был счастливее старого. Тяжёлое будет время для вас и для меня. Я объявил войну предателям Родины. Большевиков за врагов я не считаю, это лишь несчастные обманутые люди. Если же я борюсь с ними, то лишь потому, что вслед за ними мы увидим немецкие каски. Большевики – это немецкий авангард. Тяжёлый будет год и тяжёлая борьба. Наверное, многие из вас падут в этой борьбе, может быть, погибну и я, - но я верю в то, что Россия снова будет великой, могучей.
Глава 6.
…Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы… М.В. Алексеев
Огненными буквами записано в летописях имя ратоборца за поруганную русскую землю; его не вырвать грязными руками из памяти народной. А.И. Деникин
Корнилов первым пал на мученическом пути к русской России. Корнилов первым поднял её стяг. И звездой первой величины светится это имя в темени недавнего прошлого… И.И. Савин
Бой возле станции Станичной был в полном разгаре. Непрекращающийся огонь красной артиллерии сливался в сплошной гул. В полосе ружейного обстрела среди лёгших на землю офицеров одиноко возвышалась сумрачная фигура Главнокомандующего. А.И. Деникин пытался уговорить его отойти или хотя бы лечь, но напрасно. - Иван Павлович, уведите вы его… - обратился Антон Иванович к Романовскому. – Подумайте, если случится несчастье… - Говорил не раз – бесполезно. Он подумает, в конце концов, что я о себе забочусь… Корнилов поднялся на пригорок и, поднеся к глазам бинокль, стал привычно следить за ходом боя. Романовский последовал за ним. Бойцы, видевшие такую беспримерную отвагу, приходили в восхищение: «Ну, Корнилов! Что делает! Кругом пули свищут тучами, а он стоит на стогу сена, отдает приказания, и никаких. Его адъютант, начальник штаба, текинцы просят сойти, - он и не слушает!» Они не догадывались, что этой игрой со смертью генерал пытался утолить всё более овладевающее им отчаяние. Бесконечной вереницей текли похожие друг на друга дни Кубанского похода. Ростов был оставлен ночью. К армии присоединилось много людей, боявшихся мести большевиков. «По бесконечному гладкому снежному полю вилась тёмная лента. Пёстрая, словно цыганский табор: ехали повозки, гружёные наспех и ценными запасами и всяким хламом; плелись какие-то штатские люди; женщины в городских костюмах и в лёгкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди «табора», войсковые колонны – всё, что осталось от великой некогда русской армии…» - вспоминал генерал Деникин. Корнилов шёл впереди, пешком по глубокому снегу. Остановившийся всадник предложил свою лошадь, но Лавр Георгиевич отказался. «Хмурый, с внешне холодным, строгим выражением лица, скрывающим внутреннее бурное горение, с печатью того присущего ему во всём – в фигуре, взгляде, речи, - достоинства, которое не покидало его в самые тяжкие дни его жизни, - писал А.И. Деникин о Корнилове. – Казалось не было такого положения, которое могло сломить или принизить его. Это впечатление невольно возбуждало к нему глубокое уважение среди окружающих и импонировало врагам». Первую остановку после переправы через Дон сделали в станице Ольгинской. Армия насчитывала около 3,5 тысяч человек, из которых нижних чинов было чуть менее трети, имела по 200 патронов на винтовку и порядка 600 снарядов. На третий день пребывания в станице состоялся смотр сил. Армия выстроилась на площади, и ровно в 11 раздалась команда: - Смирно! Господа офицеры! На площадь выехала группа всадников во главе с Корниловым, рядом с которым ехал казак с трёхцветным русским знаменем в руках. «Генерала Корнилова не все видели раньше, но все сразу же узнали его. Он и национальный флаг! В этом было что-то величественное, знаменательное, захватывающее! Взоры всех и чувства были направлены туда…» - вспоминал один из участников похода. Здесь же в Ольгинской Корнилов даёт интервью газете «Вольный Дон», в котором заявляет: - Я буду продолжать и развивать борьбу. Я вывел армию из Ростова, потому что в обывателе, насмерть перепуганном приближением противника, мы уже не могли встретить не только активной, но и моральной поддержки. Нельзя было подвергать город бомбардировке, а это было бы неизбежно, если бы моя армия продолжала оставаться в Ростове. Вечером того же дня Деникин заглянул в дом, где остановился Главнокомандующий. Корнилов как раз собирался ужинать. Хаджиев принёс рюмку и бутылку водки. - Есть ли у нас ещё рюмочка? – спросил генерал адъютанта. - Где вы, Лавр Георгиевич, добываете неисчерпаемое количество влаги, так необходимой в такие тяжёлые дни? Проклятье, никто не хочет продать моему ординарцу и нигде не найти! - Вот, Хан знает, где находится запас, - отозвался Корнилов, кивнув на Хаджиева. - Хан, пожалуйста, скажите Малинину, где вы добываете. - Тогда, Ваше высокопревосходительство, вы не удостоите внимания наш скромный обед. - Хан, нет ли у вас ещё для одной рюмки? – улыбаясь, спросил Корнилов. Это был последний мирный вечер в жизни Главнокомандующего. На утро армия покинула Ольгинскую. После долгих споров решено было идти на Кубань, на Екатеринодар, который должен был стать форпостом белых на юге России. Первый бой Добровольцы приняли у станицы Лежанки. Генерал Богаевский вспоминал: «Этот первый в походе правильный бой, окончившийся полной нашей победой, имел для Добровольческой армии огромное нравственное значение. Явилась твёрдая вера в Корнилова и других начальников, уверенность в своих силах и в том, что лучший способ разбить большевиков – решительное наступление, не останавливаясь перед естественными преградами, сильнейшим огнём и превосходными силами противника». В ходе одного из боёв в плен попали офицеры, состоявшие на службе у красных. Их хотели немедленно расстрелять, но Корнилов решил иначе: - Предать полевому суду. «Полевой суд счёл обвинение недоказанным, - писал Деникин. – В сущности не оправдал, а простил. Это первый приговор был принят в армии спокойно, но вызвал двоякое отношение к себе. Офицеры поступили в ряды нашей армии». Больше месяца шли Добровольцы по заснеженным степям, среди враждебно настроенных станиц, неся тяжёлые потери в бесконечных боях с многократно превосходящим их численно противником, не имея боеприпасов, провизии, медикаментов, в изорванной одежде, страдая от обморожений, истекая кровью, шли, точно поднимаясь на свою Голгофу. Рыцари тернового венца, они несли дрожащий огонёк зажженной ими в кромешном мраке лампады, храня его вопреки всем ветрам, и их лагерь оставался последней точкой в России, где ещё реял русский флаг… За то время, пока длился поход, Екатеринодар был взят красными. Вместо мирный гавани, в которой можно перевести дух и залечить раны, измученным Добровольцам, хотя и укрепившимся несколькими влившимися в их ряды кубанскими отрядами, предстояло брать штурмом хорошо укреплённый город с 20-тысячным гарнизоном, не имеющим недостатка в боеприпасах. «Оборону Екатеринодара» в советской историографии преподносили, как героический подвиг красных войск (немалую лепту в этом миф внёс и «красный граф» А.Н. Толстой), тогда как на деле сытый, вооружённый и многочисленный гарнизон «героически оборонялся» от куда меньшего по численности, измождённого духовно и физически, не имеющего элементарно достаточного количества патронов и снарядов противника, сила которого была лишь в отчаянной храбрости, и сознании святости своего дела, дела спасения Родины. Штурм Екатеринодара начинается 28-го марта. Уже в первый день потери белых огромны, силы Добровольцев на пределе. К утру 29-го не остаётся ни трёхлинейных патронов, ни снарядов. На штурм предстоит идти с голыми руками. Но армией владеет уверенность, что город будет взят. Эта уверенность подкрепляется тем, что Добровольцам удаётся занять предместья Екатеринодара. Деникин вспоминал: «Уже никто не сомневался, что Екатеринодар падёт. Не было ещё случая, чтобы красная гвардия, потеряв окраину, принимала бой внутри города или станицы. Корнилов хотел уже перейти на ночлег в предместье, и ему с трудом отсоветовали ехать туда…» Главнокомандующего уговаривают разместиться на ферме, расположенной недалеко от передовой. «Дом со своими белыми стенами да и вся ферма были превосходной мишенью на отличной дистанции, и нужно только удивляться счастью или плохой стрельбе красных, что дом не был разбит артиллерийским огнём в первый же день» - вспоминал генерал Богаевский. Ферма находится под постоянным обстрелом, но, несмотря на уговоры, Корнилов отказывается перенести штаб в другое место. Штурм продолжается. Под сплошным огнём Корниловский полк не может даже подняться из окопов. Его командир, полковник Неженцев наблюдает за происходящим с кургана, где также можно находиться лишь лёжа на противоположном склоне. Взрывом снаряда находившемуся рядом с ним прапорщику Иванову отрывает половину ступни. На его крики Неженцев, оторвавшись от бинокля, бросает: - Не мешайте мне! Деникин вспоминал: «Со своего кургана, на котором Бог хранил его целые сутки, он видел, как цепь поднималась и опять залегала; связанный незримыми нитями с теми, что лежали внизу, он чувствовал, что наступил предел человеческому дерзанию, и что пришла пора пустить в дело «последний резерв». Сошёл с холма, перебежал в овраг и поднял цепи. - Корниловцы, вперёд! Голос застрял в горле. Ударила в голову пуля. Он упал. Потом поднялся, сделал несколько шагов и повалился опять, убитый наповал второй пулей. Не стало Митрофана Осиповича Неженцева!..» Добравшийся с наступлением темноты до рокового кургана генерал Богаевский писал: «Крошечный «форт» с отважным гарнизоном, среди которого только трое было живых, остальные бойцы лежали мёртвые. Один из живых, временно командовавший полком, измученный почти до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира полковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий; на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест…» Корнилов был потрясён гибелью Неженцева, который являлся для него чем-то вроде талисмана. Когда генералу доложили о несчастье, он закрыл лицо руками и долго молчал. Что-то надломилось в нём в этот момент. После он часто неожиданно прерывал разговор с новым человеком, сообщая: - Вы знаете, Неженцев убит, какая тяжёлая потеря… Когда тело убитого командира подвезли к ферме, Корнилов, по воспоминаниям Деникина, «склонился над ним, долго с глубокой тоской смотрел в лицо того, кто отдал за него свою жизнь, потом перекрестил и поцеловал его, прощаясь, как с любимым сыном…» Потери белых были ужасающи, боеприпасы закончились полностью. Осунувшийся, мрачный Главнокомандующий со страдальческой складкой на лбу проводит своё последнее совещание. На нём решается дать армии день отдыха и продолжить штурм 1-го апреля. - Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны в этом вопросе? – спросил Деникин после совещания. - Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмём Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб. - Этого вы не можете сделать. Ведь тогда остались бы брошенными тысячи жизней. Отчего же нам не оторваться от Екатеринодара, чтобы действительно отдохнуть, устроиться и скомбинировать новую операцию? Ведь в случае неудачи штурма отступить нам едва ли удастся. - Вы выведете… - Ваше Высокопревосходительство! Если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армии – она вся погибнет! Вечером Корнилов ужинает в компании генерала Казановича, которому объясняет своё решение о штурме: - Конечно, мы все можем при этом погибнуть, но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония… Казанович вспоминал: «После ужина мы остались вдвоём; Корнилов вспоминал наше первое знакомство в Кашгаре, когда мы оба были молодыми офицерами и нам, конечно, не снилось, где нас вновь сведёт судьба. Несколько раз он вспоминал и жалел Неженцева, который, несмотря на разницу лет и положение, был его близким другом. Я почувствовал глубокую жалость к герою - понял, до чего он одинок на свете…» Утром следующего дня, в 8-м часу в здание фермы попадает неприятельский снаряд. Попадает аккурат в комнату Корнилова. Деникин писал: «Рок – неумолимый и беспощадный. Щадил долго жизнь человека, глядевшего сотни раз в глаза смерти. Поразил его и душу армии в часы её наибольшего томления. Неприятельская граната попала в дом только одна, только в комнату Корнилова, когда он был в ней, и убила только его одного. Мистический покров предвечной тайны покрыл пути и свершения неведомой воли». В день гибели первого Главнокомандующего Добровольческой армии вышел приказ генерала Алексеева, в котором говорилось: «Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести её позора. Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он служению Родине. (…) Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет веля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несём свою лепту на алтарь Отечества. Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову – нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!» В командование армией вступает А.И. Деникин. Белые отступают от стен Екатиринодара. Могилу Корнилова сравнивают с землёй, но красные всё равно находят её, выкапывают тело и целые сутки глумятся над ним на улицах кубанской столицы. Белому вождю не суждено было обрести последнего пристанища. Позже вернувшиеся Добровольцы поставили крест на месте его гибели. Через полгода здесь же была похоронена жена Корнилова, скончавшаяся в Новочеркасске от воспаления лёгких. В 20-м году большевики сломали кресты и стёрли могилы с лица земли. Дочь Корнилова, Наталья Лавровна жила в Бельгии и умерла в Брюсселе в 1983-м году. Её сын, Лавр Алексеевич, приезжал в Россию в годы перестройки, скончался в 2000-м году, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Сын Корнилова, Георгий, жил в США, работал инженером-механиком и умер в 1980-х годах. Ныне потомки генерала проживают в Париже и США. Его праправнук и полный тёзка ежегодно бывает в России. Младший брат Лавра Георгиевича, полковник П.Г. Корнилов был расстрелян большевиками в июле 18-го года в Ташкенте после неудачной попытки восстания. Сестра Корнилова, жившая под фамилией мужа, была учительницей в Луге. В 1929-м году её арестовали и также расстреляли. Спустя пять лет после гибели генерала Корнилова в Праге проходило публичное заседание в память о нём. В своей речи, произнесённой на этом вечере, П.Б. Струве говорил: «Когда мы, скромные почитатели, помощники и пособники Корнилова, в наших подпольях в Москве и иных местах России узнали весной 1918 г. о славной гибели Корнилова на поле брани, наши души переполнились неизмеримою скорбью. Но и скорбя, мы не отчаивались, так же как не отчаиваемся теперь. Мы знали, что дух Корнилова не умрёт и что мёртвый он будет живить и двигать нас всех огромным напряжением своей великой героической воли! Да удостоит же нас Господь быть верными последователями Корнилова на его патриотическом пути! Слава имени его!» |
